Кейт взяла меня за руку:
— Просто не верится…
В течение многих месяцев после 11 сентября я то и дело присутствовал на поминках, похоронах, заупокойных мессах и поминальных службах, днем и ночью, иногда по три раза в день. И все, кого я знал, тоже жили и действовали по тому же безумному графику, и с течением времени я даже привык налетать на одних и тех же людей в похоронных бюро, церквях, синагогах и на кладбищах; мы просто смотрели друг на друга с выражением, которого не опишешь словами; шок и травма были еще свежи в памяти, но постепенно похороны стали сливаться в общий монотонный процесс, и единственным отличием одних похорон от других была убитая горем семья, всегда отличавшаяся от предыдущей. А потом вдовы и дети-сироты оказывались на похоронах другого копа, куда пришли вместе со всеми, чтобы отдать покойному последний долг, и тоже становились частью скорбящих. Это было выматывающее душу, сюрреалистическое время, один черный месяц за другим, с черными гробами, черными траурными покрывалами, черными лентами и черным похмельем после целой ночи возлияний.
Я все еще помню тоскливое завывание волынок, последний салют и гроб… в котором зачастую почти ничего не было, разве что какая-то часть тела… и как его опускают в могилу.
— Джон, давай я сяду за руль, — предложила Кейт.
Мы с Харри на многих погребениях были вместе, и я помню, как на похоронах Дома Фанелли, когда мы вышли из церкви, Харри сказал мне: «Когда коп вспоминает, что его могут убить на дежурстве, то невольно думает о каком-нибудь тупом говнюке, у которого случился счастливый день. И кто бы мог подумать, что подобное произойдет прямо здесь?»
— Джон, с тобой все в порядке? — спросила Кейт.
И еще я вспомнил мать Дома, Марион Фанелли, — она держалась с потрясающим достоинством, практически игнорируя собравшуюся толпу. Все тогда сосредоточились на вдове и детях Дома, и Харри сказал мне: «Пойдем поговорим с ней. Она осталась одна».
Это напомнило мне, что мать Харри еще жива и нужно включить ее в список тех, кого следует официально уведомить о его смерти.
Кейт уже выбралась из машины и открыла мою дверцу:
— Я сама поведу.
Я тоже вылез и пошел на ее место.
Мы поехали дальше. В полном молчании.
Небо было еще светлым, но дорога терялась в густой тени, а лес по обе стороны уже погрузился в черноту. То и дело в зарослях мелькали чьи-то блестящие глаза и какой-нибудь зверек перебегал дорогу. За поворотом в свете фар застыл олень, прежде чем рвануть в чащу.
— До управления полиции штата мы доберемся примерно через час, — заметила Кейт.
Минут через десять я ответил:
— Задание Харри не имело никакого смысла.
— Джон, выброси это из головы.
— Он мог бы перехватить и сфотографировать все машины прямо на дороге, на пути туда или обратно. Ему вовсе не требовалось забираться на территорию.
— Джон, не думай об этом. Пожалуйста. Теперь ничего уже не исправишь.
— Именно поэтому мне и нужно подумать.
Она бросила на меня взгляд:
— Ты действительно считаешь, что это Бэйн Мэдокс?
— Косвенные улики и все мои инстинкты говорят, что да. Но мне требуется больше фактов, прежде чем я его убью.
Мы вернулись на шоссе пятьдесят шесть, идущее на юг, обратно в сторону Саранак-Лейк и штаб-квартиры полиции штата в Рэй-Брук, или на север, к Потсдаму и к моргу, куда, наверное, уже привезли тело Харри.
Кейт хотела было повернуть налево, к Рэй-Брук, но я сказал:
— Сворачивай вправо. Поедем взглянем на Харри.
— Но, Том… — начала было она.
— Ты не сделаешь особой ошибки, если поступишь прямо противоположно тому, что приказал Том.
Она чуть помедлила и повернула в сторону Потсдама.
Через десять минут мы проехали коричневый указатель, известивший нас, что мы покинули Адирондакский парк.
А еще через несколько миль мы прибыли в Саут-Колтон, где я тут же заметил Руди — он трепался с каким-то типом, заливавшим бензин, — и сказал Кейт:
— Заверни-ка туда.
Она свернула на заправочную станцию. Я высунулся из окна и позвал:
— Эй, Руди!
Он подошел к нашей машине и спросил:
— Ну и как вы там, все наладили?
— Ага. Лед снова можно готовить. Я передал мистеру Мэдоксу, что вы посоветовали мне требовать деньги вперед, и он расплатился наличными.
— Ох… вам вовсе не надо было…
— Он здорово разозлился на вас, Руди.
— О Господи!.. Вам не стоило…
— Он хочет вас видеть. Нынче же вечером.
— Ой Господи!..
— Как проехать в окружную больницу в Потсдаме?
— Э-э-э… ага… ну, просто езжайте по шоссе пятьдесят шесть, на север. — Он объяснил мне дорогу до больницы, и я сказал:
— Когда увидите мистера Мэдокса, передайте ему, что Джон Кори тоже хорошо умеет стрелять.
— О'кей…
Кейт выехала обратно на шоссе, и мы помчались в сторону Потсдама.
— Это звучало как угроза, — заметила она.
— Для того, кто знает за собой вину, это и впрямь угроза, а для невиновного просто странное заявление.
Она не ответила.
Тут мы выехали на открытое пространство, вдали показались дома и маленькие фермы. Послеполуденное солнце бросало длинные тени на вздымающиеся вокруг холмы.
Мы почти не разговаривали: не хочется болтать, когда впереди тебя ждет осмотр мертвого тела.
Я все думал о Харри Маллере; трудно было смириться с мыслью, что он мертв. Я припомнил подробности нашего последнего с ним разговора и никак не мог решить, то ли у меня сразу возникло тогда неприятное чувство по поводу его задания, то ли к такой мысли привели последующие события. Трудно сказать. Ясно одно — если у меня и не было в пятницу такого отвратного предчувствия, то теперь появилось.